Устьлабинец Юрий Волковский – о войне и Победе

Память – это не только свойство человеческого сознания, но и нравственный метроном. Но память о войне и Победе еще и священный долг каждого. Помните, как в популярной песне из кинофильма «Офицеры» «Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой…»? Именно так, нет такой семьи, которой не коснулась бы страшная и беспощадная война. А значит, хранить эту священную память – вечно.

Тени войны

В палисадах майский дух сирени,

Дни покоя радости полны,

А на мысли наложились тени

Той отцовской праведной войны.

Знаю я о ней лишь понаслышке;

Мы – мальцы послевоенных лет –

Лихолетья мирного мальчишки,

По смертям ее учили след.

У вестей своя была «коронка»,

Свой запас для новых вдовьих слез;

Говорила мама – похоронки,

Как гранаты, почтальон им нес.

Кто сейчас мне посчитает: сколько

Тех листков хранилось у икон?

До сих пор друзья Денис и Колька

Их хранят с далеких тех времен.

В чем мое сейчас с друзьями сходство?

Мне сейчас какие снятся сны?

Я сегодня шлейф того сиротства

Вижу продолжением войны...

Но не зря сейчас несут портреты

Гимном славы в разных городах

Внуки тех, кто в майский День Победы

Водрузили знамя на рейхстаг.

Лично я не мучаюсь в сомненьях.

Пусть любой сегодня знает враг:

Мы живых и павших в тех сраженьях

Возвеличим в самый высший ранг.

У меня не хватит ни бумаги,

Ни часов, ни нервов, ни чернил,

Чтобы я безмерность их отваги

В двадцать строк на листике вместил.

Я сыновней клятвы не нарушу;

Память бьется, как на стягах шелк;

С нами рядом их сердца и души,

С нами рядом их бессмертный полк!

Память ветерана

Ветерану что осталось,

Если память, словно гнет,

И болезненная старость

Жить спокойно не дает?

В ту войну ему, мальчишке,

От горшка на три вершка

Жизнь дала авансом фишку:

Был малец, стал сын полка.

Для него уроком детства

Без любых на то причин

Было с пулями соседство

Под разрывы вражьих мин.

В тот дневник свои отметки

В смертном выборе вольна,

Как в тетрадь учитель метки,

Красным ставила война.

Есть ли мода на бессмертье,

Если память, словно пресс,

В те четыре лихолетья

Сжала горем мир чудес?

Потому и гонят стрелки

Время в тот кромешный ад,

Будто мчится в круге белка

День за днем к войне назад.

Он, как раб того сближенья,

Где в крови раздумий нить,

И забыл бы те сраженья,

Да не может их забыть.

Ничего страшней на свете

Нет, чем старость и война.

Пусть ему поверят дети:

Миру тоже есть цена.

Все его сейчас морщины

И седин лихой разлив –

Это той войны картины,

Где он все ж остался жив.

Сыновний флюгер

Когда-нибудь я встану утром рано,

Приду к Огню с рядами скорбных плит,

Уже в живых не будет ветеранов,

По ком всегда душа моя болит.

Я не найду последнего солдата,

Кто мир для нас в сражениях сберег,

Где вместе с ним его вторая дата

Уйдет в бессмертье с чередой тревог.

И только память – дум моих порука –

С необъяснимым посохом потерь,

Как поздний гость, тупой морзянкой стука

Ломиться станет в душу, словно в дверь...

Те дни войны подобием распятья

Опять вернутся в мой печальный стих,

Где будут вновь мои родные братья

Делить один сухарик на троих,

И будут вновь греметь в станице взрывы

По детским снам наводочкой прямой,

И даже в тех тисках мы будем живы,

И мама батю будет ждать домой,

Победной станет мирная минута,

Где оружейных выдач старшина

Не для атак солдатам – для салюта

Патроны выдаст с пулями сполна...

... Когда-нибудь я встану утром рано,

Где будет меньше слов и вдовьих слез,

Уже в живых не будет ветеранов,

Кто на плечах войну свою пронес,

И только память – мой сыновний флюгер, –

Как девять граммов смертного свинца,

Напомнит мне разгул фашистской вьюги

И моего с раненьями отца...

Запас доброты

Поискать бы для памяти средство,

Тумблер щелк – и не помнишь войны,

Только что-то далекое детство

Снова рвется в тревожные сны,

Снова дарят бессонные ночки

Мне для памяти горестный приз,

Где на лист опускаются строчки

С опозданьем просроченных виз.

Вспоминается сразу станица

В свете мирных и нищенских дней

И всплывают из прошлого лица

Не по возрасту взрослых друзей.

Не хотел бы над строчкой корпеть я,

Сам себе признаваясь: не дрейфь,

Но денечки того лихолетья

Даже к снам протянули свой шлейф.

Если к детству открыть мне окошко, –

И Саенко, и Сашка Перов,

Аллилуев и Колька Отрошко

С той войны не дождались отцов.

Как больному сиротству ответы,

Сашка с Колькой в сарае потом

Из свинца отливали кастеты

Для сражений с незримым врагом.

Мы в обход материнской опалы:

Кто для поджига порох сушил,

Кто из трубок пилил самопалы,

Кто заточки варганил из шил

Только мы от голодного детства

Перекинули в зрелость мосты,

Где не злоба нам стала соседством,

А вселенский запас доброты.

Маки на окопах

Сам с собою единственный спорщик,

Мирной жизни бессменный патруль,

Как в ночи на ночлег дальнобойщик,

Я держу на раздумья свой руль.

Пусть услышат меня ветераны –

Я их подвигов праведный гид;

Как ночами тревожат их раны,

Так за них мое сердце болит.

Те бойцы мне открыли возможность

О войне без пристрастий писать;

Есть такая в судьбе моей должность:

Их геройским стихом прославлять.

Будто я по военным тем тропам,

О которых не думал, не знал,

По полям, по лесам и болотам

Вместе с ними в боях прошагал...

Если вижу в окопах я маки,

Представляется явственно мне:

Те защитники в праведной драке

Кровью их подпитали в войне.

С красной кровью сличая те маки,

Как военных сражений тавро,

Я и сам для печатной атаки

Взял не зря с красной пастой перо.

Все мне кажется: лет тех окопы

Не могилы ушедших мужчин

И не горя военные тропы –

Это вязь моих личных морщин.

Я, наверно, поэтом бы не был,

Если в собственных вижу глазах:

Цвет от маков, от солнца и неба

Перешел на российский наш флаг.

Под таким молодым триколором,

Веря преданно в святость тех дат,

Буду я и под вражеским взором

Прославлять тех ушедших солдат!

Муся Пинкензон

Тех смертей станичных драму,

Оккупацию кляня,

Донесла в рассказах мама

Со слезами до меня.

... Я сейчас про нашу Крепость,

Про еврейский тот расстрел,

Где свою из детства зрелость

Муся выдержать сумел.

 Можно принять за ошибку

Весь курьез еврейских плат,

Но принес ко рву он скрипку –

Свой бесценный детский клад.

В той кровавой круговерти

Детским духом смел и горд

Пинкензон в аккорды смерти

Свой бессмертный вплел аккорд.

У плетня в слезах бабуся

Проклинала бытие,

Но играл на скрипке Муся,

Превратив смычок в ружье,

Поднимались к небу звуки

Ввысь из стонущих могил,

Где еще дрожали руки,

Чтоб живым добавить сил.

Как с крючка на берег рыбка, –

В клеве тех февральских дней

В яму с ним легла и скрипка,

В мире всех счетов ценней...

... Если верят даже дети,

Что России вечно жить,

Никому на этом свете

Нас вовек не победить!

Живым и павшим

Сегодня память как колючка

Вновь не дает покоя мне

И вновь по строчкам авторучка

Бежит к далекой той войне.

Неудержимо мчится время,

Сейчас оно мне дарит бронь

На веру в то святое племя,

Кто потушил войны огонь.

Не все остались на погосте

В объятьях скорбной тишины,

В чужих краях лежат их кости

С той незаконченной войны.

У нашей памяти тех исков

(Чтоб нашим правнукам не врать),

Крестов, могил без обелисков –

С войны за век не сосчитать.

Во славу тех, чужих и близких,

Кто смял опалу на корню,

Светиться в бронзе обелискам

И биться Вечному огню...

А мне к живым мои сигналы,

Пока что все-таки к живым,

Им славы высшей пробы баллы

И мой поклон, живущим им.

Они, кто жив, придут сегодня

К огню войну ту вспоминать,

А завтра воля им господня:

Кому погост, кому кровать.

Их после рок накроет мздою,

Как крыл в сраженьях артобстрел,

И скромно спрячет под звездою

Нетленный дух и дряхлость тел...

...Дай, Бог, от смерти им отсрочки.

Пусть не спешат признанья к ним,

Где в некролог вольются строчки,

Как дань традиции: «Скорбим.»